Нахальное минирование (СИ) - Страница 12

А потом все прислушались и замерли. Сзади снова гудели чужие моторы.

Старшина слышал за свою жизнь работу разных моторов. И сейчас от звука чужаков похолодело в животе. По дороге перли звери вдвое, а то и втрое тяжелее и мощнее тех немецких машин, что напоролись на засаду и были разгромлены. Во всем мощнее. Во всем!

И это было совсем плохо – помнил старшина, что сорокапятки танковые не берут в лоб немецкие тяжелые танки. Запомнился ему бешеный мат командира сводной танковой роты – храбрый до отчаянности, тот ругался полопавшимися губами и плакал от боли – обгорел майор страшно, человеческий облик потерял и вряд ли выжил после того, как выволокли его подчиненные из башни и отправили в тыл.

Ротный бил до последней возможности из горящего уже танка, надеясь, что хоть как-то сочтется с угловатым серым чудищем за тех, кого тот сжег походя, даже как-то презрительно, словно сморкаясь из коротенькой толстой пушки смертельного для советских машин калибра. До последнего стрелял танкист, собой жертвуя в азарте боя. И без толку! Снаряды отскакивали. как орехи от наковальни.

И Махрову стало страшно. И очень тоскливо, до боли зубной буквально. Не трус, нет, но вот так – заведомо зная, что ничерта сделать не можешь, а снесут тебя пинком, как старый мухомор, может еще и с презрительной ухмылкой, глядя как на дурака, что с веником кинулся паровоз перебороть. Сам бы старшина не ответил, почему подумал про веник и паровоз – так пришлось. Тут же забыл, потому что кто-то дернул за рукав. Глянул – ефрейтор из пехоты, зубы скалит свирепо и вид у него, словно у дворового кота перед дракой. Вроде и башка, как положено, острижена коротко, а кажется почему-то, что татарин с шерстью встопорщенной, только хвоста трубой не хватает.

— Бегим! Бегим, увидят что копаимся – не словим!

Коряво сказано, а понял старшина лучше трехчасовой лекции. Вскочил, глянул критически – эх, лучше б можно, но все, ревут двигатели совсем недалеко! Сунул трак, которым маскировку наводил, в лапы ефрейтору. Маханул руками, словно в них флажки, лейтенанты, что страховали своими дудочками работу, знак поняли, их коробочки синхронно дернулись, и, как могли быстро, но в итоге все равно – слишком медленно поползли прочь.

Рахметов с трудом дождался командира и, как только сапоги старшины грохнули по броне, рванул следом. Поискал Махров глазами – где пехота – увидел быстро – облепили кучей лейтенантовы машины. Запрещено, конечно, так людей возить, но на гусеницах все быстрее, чем бегом. Авось не свалятся.

Встретился взглядом с капитаном.

— Тяжелые танки. Несколько. В лоб наши пукалки не возьмут.

Раненый мигнул, вроде понял и тут же опять закашлялся, скорчился от боли.

Хорошо поворот рядом, закрылся деревьями, дождался тихоходов. Во рту пересохло, а ладони взмокли зачем-то.

Подбежал Еськов, бледный, но решительный. Точнее – решившийся на что-то. Танк Богатырева, стряхнув с себя пехоту, уже медленно пятился задом в лес. Т-26 Лиховида так же аккуратно залезал в заросли на другой стороне дороги.

Чужие двигатели зло и торжественно ревели совсем близко. Почудилось, что на похоронный марш похоже.

— Тащ капитан! Тащ капитан! — быстро заговорил Еськов.

— Сознание потерял – горестно откликнулась санинструктор.

— Тогда так! Махров!

— Я!

— Принимаю команду на себя! Мы с Богатыревым их встретим, задержим. Ты отходишь за пару километров, там поляна будет – на той стороне ставите оставшиеся мины. Если не догоним – доставишь капитана в медчасть, в штабе доложишь, как было. Пехота – залезай, держись крепче! Быстрее! Все, езжай!

Глянули друг другу в глаза, старшина козырнул. Словно генералу, с максимумом уважения. Ясно было, что лейтенанты если и задержат, так на чуть-чуть. А его экипажу и пехоте жизнь дарят.

И Рахметов дернул по дороге, оставляя за собой остающихся на смерть товарищей. Махров глядел на фигурку лейтенанта, припустившего к своей железяке.

И тут жахнуло.

Даже на танке почувствовалось, что земля дрогнула, из-за поворота шибануло пылью, летящим мусором и какими-то клочьями. Догадался с опозданием – листья с деревьев. А потом там словно лампы запалили. Видел старшина как торжественно в доме культуры включалась центральная люстра, так осветилось все. Похоже очень. И забумкало вразнобой. Орудийный грохот, пулеметный и еще какие-то бабахи, глуховатые, через неправильные интервалы времени.

А татарин-ефрейтор завизжал так ликующе и победно, так залихватски, что почему-то на душе стало веселее.

Обер-лейтенант Лефлер, танкист

Бледный Кольман сидел, широко раскинув ноги опираясь спиной на березку и морщился.

Командир передового отряда присел рядом с приятелем на корточки, сочувственно поцыкал сквозь зубы. Хотя впору было себя жалеть, такой сегодня проклятый день. Была глупая надежда, когда увидел, что у горящей "четверки" все люки открыты нараспашку, что, может, повезло и экипаж, особенно фельдфебель Хашке, живы.

Но приняв доклад командира новой ГПЗ, понял что зря надеялся. Мощный фугас прошиб тонкое днище тяжелой машины и раскаленный газ убил экипаж моментально, никто даже и не пытался выбраться. Огонь погребальным костром полыхнул почти сразу после взрыва и загорелось так дружно, что к этому раскаленному стальному гробу и подойти сейчас было невозможно. У этой модификации танка для безопасности бензобаки располагались в самом защищенном от снарядов месте – на днище корпуса. Как раз там, куда рванул фугас.